Я думаю, у каждого настоящего театрала есть свои любимые спектакли. У меня таким на протяжении всех шестнадцати лет его существования был «Иисус Христос — Суперзвезда», по мотивам одноименной рок-оперы Эндрю Ллойда Уэббера и Тима Райса, в театре имени Моссовета. В начале этого года я отправилась в дорогой сердцу театр. Состав на тот день пришелся поистине звездный: Мария Магдалина – Ирина Климова, Иуда Искариот – Валерий Ярёменко – оба первопроходцы этой постановки. Однако более всех меня заинтересовал новый на тот момент «Иисус» Евгений Вальц, который в этой роли вышел на сцену во второй раз, первый случился за три дня до того. В Евгении меня поразили удивительные, почти «иконописные» черты лица, проникновенная игра и чистый, мягкий голос, который так необходим исполнителю партии Христа. Каково же было мое удивление, когда парой дней позже я узнала, что Евгений за несколько лет до поступления во ВГИК три года проучился на моем родном филфаке!
На мой звонок с просьбой о встрече Женя со смехом ответил «Ну как я могу не дать интервью «Педагогическому университету?». Встретились мы на следующий день на Цветном бульваре, Женя тут же предложил перейти на «ты». Открытый и улыбчивый, Женя оказался не просто приятным человеком, он умудрился моментально превратить интервью в почти дружескую беседу, интересную обоим. За тот час, что мы с Женей поеживались от холодного ветра на деревянной лавочке, успели поговорить о многом, включая то, что бороду он начинает отращивать за две недели до спектакля.
О первых этапах.
C четырех лет были бальные танцы. Примерно с того же времени – домашние концерты. Вот как раз в среду мы с родителями и братом ехали после спектакля и вспоминали, как вырезали каких-то картонных животных и человечков, отодвигали диван в большой комнате, и у нас был кукольный театр. Я еще помню, что рты мы привязывали на ниточку, картонка от постоянного дерганья истрепалась и потихоньку отрывалась. Потом, уже когда переехали сюда из Душанбе из-за войны, занятия танцами продолжились. И когда вдруг все слишком хорошо пошло, меня это стало пугать. Я подумал «Сейчас такой возраст – 12-13 лет – самое «золотое» время для танцоров. Но всю жизнь?! Бальные танцы?! Эти конкурсы… Нет, не хочу». И ушел. Дома, конечно, была трагедия, но мы ее пережили. И тогда я стал искать, что бы еще поделать. Пошел в телевизионный кружок – у нас в местном ДК решили организовать что-то вроде телевизионной студии юного журналиста под руководством Татьяны Степановны Кабарухиной. Прошел конкурс, на вступительных читал Симонова «Жди меня». Нам давали всякие задания, мы что-то снимали, какие-то этюды, заметочки писали. Одно из самых ярких воспоминаний – мы даже были аккредитованы на концерт в поддержку Бориса Ельцина, крутились там среди звезд. У нас была практика в Останкино, что-то вроде детского агентства новостей. И тогда же у меня пропала грань, когда, к примеру, идет тебе навстречу человек какой-нибудь знаменитый и тут сразу какое-то неуютное желание поздороваться – я очень спокойно стал к этому относиться, с кем-то даже осмеливался пообщаться. Телевидение меня затянуло, понравилось, было очень интересно – я пошёл в 10-11 классах на подготовительные курсы в институт телевидения ГИТР. Не знаю, как сейчас, но тогда у них была такая система – ты учишься два года, учишься очень серьезно, сдаешь выпускные экзамены и по их результатам зачисляешься в институт. Я все хорошо сдал, поступил…
Вдруг Женя начинает щурить глаза и вглядываться куда-то мне за спину.
— Такое ощущение, что Мигицко идет…
Я оборачиваюсь. Сергей Григорьевич Мигицко неспешным шагом бредет мимо нас по бульвару и везет за собой чемодан на колесиках.
— А это он и есть!
— Вот как раз сейчас мы с тобой должны сказать «Здравствуйте!».
Вдоволь отхихикавшись, мы с Женей возвращаемся к разговору.
Но парой недель позже Женя расскажет мне, что дочь Сергея Мигицко Екатерину, актрису театра Ленком, он считает своей крестной на профессиональной сцене. Дело в том, что, когда Женя учился на втором курсе ВГИКа, он однажды сыграл Коридорного в спектакле «Закрытый процесс» по Сартру на сцене центра Высоцкого.
— Был срочный ввод практически за двое суток. И именно Катюша помогала мне как никто другой, водила за руку, бесконечное количество раз, но с большим терпением и тактом и даже с какой-то материнской любовью проходила со мной все мизансцены и очень меня морально поддерживала. Спектакль прошел с большим успехом, я очень ей благодарен и до сих пор поддерживаю с ней прекрасные отношения. Так что «явление» отца актрисы из моего первого большого спектакля именно во время моего первого интервью я считаю очередным знаком! И если уж заговорил о знаках, то позволю себе еще одно небольшое дополнение: роль, на которую меня так срочно вводили, играл Андрей Смирнов, играющий сейчас царя Ирода в «Иисусе Христе…». Андрей никак не мог играть,а билеты уже были проданы…
А наш разговор на Цветном бульваре, минуя время и смещая пространство, переплывая из дня в день, продолжался.
— Поступил на отделение журналистики. А на этих самых подготовительных курсах мы учились вместе с Мишей Луковым. Обучение было платное, а денег в семье на это не было. И в моей жизни появился Владимир Андреевич Луков, который сказал «Жень, зачем тебе это телевидение, журналистика? Давай, ты попробуешь поступить на филфак, отучишься, а с филологическим образованием любые двери открыты на ТВ, в газеты, журналы». Я стал ездить к нему домой, Владимир Андреевич готовил меня к экзаменам, Михаил Владимирович тоже принимал в моей подготовке очень активное участие. Каждый раз я привозил с собой новое сочинение на разные темы, делали синтаксический разбор предложений – для меня это всегда было хуже, чем высшая математика.
О филфаке.
Я поступил. Много счастья… Это были самые счастливые три года. К третьему курсу я уже подкис, психологический перелом случился. Мне все время говорили «Что ты тут делаешь? Уходи, иди в актеры!». Владимир Андреевич посоветовал мне хорошо подумать, но сказал «В принципе я тебя не отпускаю. Здесь ты один, а там целый курс таких». Он для меня всегда был авторитетом – своеобразный маяк, если не крестный в этом университете.
У нас были литературные кафе. Геля Лисянская, Вася Заржецкий, Миша Луков – нам всем это было очень интересно. Потом Вася стал ставить свои первые театральные опыты. Первой работой был «Дикарь» по мотивам «Пигмалиона». Я играл дворецкого. Потом Геля поставила «Дьявольскую комедию», я играл Дьявола, Руслан Муннибаев просто удивительно точно играл Дон Жуана, играл Вася, Сережа Евдокименко. Очень хороший был спектакль, к сожалению, мы его один раз сыграли. Потом просто собраться не смогли, не получилось, осталась красивая легенда. После этого меня вообще захвалили, сказали «Уходи!». Да, и Владимир Андреевич произнес долгожданное «Так и быть. Благословляю!»
О выборе пути и о ВГИКе.
В то время мой брат уже поступил во ВГИК и учился на втором курсе. Я ходил на все показы, экзамены – и просто заболел этой атмосферой. Первые два курса просто сумасшедшие. Я приходил туда, был уже «своим», меня все знали. И я стал готовиться. А в середине третьего курса на филфаке мне стало настолько неинтересно, что я пошел работать два через два, в институте появлялся редко. Летом у меня были экзамены за третий курс в МПГУ, работа и вступительные во все, как водится, театральные вузы Москвы. Поскольку мне было некогда и, когда я пришел туда, было очень поздно, мне везде говорили, что набор закончен. Я дошел то третьего тура в Щепке, до второго в ГИТИСЕ, ну, а во ВГИКЕ до конкурса. Меня взяли, а, может, сыграла роль фамилия, как у брата, да и педагогам я уже там примелькался. Так и началось. Невероятно сложные, но и счастливые четыре года.
О театре «Модернъ» и о Светлане Враговой.
Она меня очень увлекла и как человек, и как режиссер. Мы показывались к ней в труппу, а на тот момент меня уже готов был взять Проханов. Врагова нас посадила, долго говорила, мы рты пораскрывали, челюсти у нас отвисли. И я решил: «Все. Никакого Проханова, никакой «Луны», я иду сюда». Там уже шли прогоны «Старого дома». При всем моем уважении к Театру Луны, и брат у меня там работает – там в основном форма шоу, а мне ближе внутренняя работа. И я с удовольствием остался в «Модерне». Меня стали вводить в спектакли. Очень помогало то, что я поющий, – Врагова очень это любит и уважает, я и в «Старом доме» пел, и в «Петле», и в «Катерине Ивановне». Вообще, работа с Враговой – это потрясающая школа и профессиональная, и полезная в плане эмоциональной и физической выдержки, и закалки характера. Этот опыт очень мне помогает.
Об уходе в театр им. Моссовета.
Когда я уходил из «Модерна», было тяжеловато. Потому что тогда как раз прошел испытательный год, мне стали предлагать серьезные вещи, например, Лиса в «Маленьком Принце». Я сказал, что, конечно, могу остаться, делать здесь эти роли, а в «Моссовете» параллельно репетировать, но я хочу все силы отдать туда, а здесь, чтобы вас не подводить, уйду из труппы, но на разовых спектаклях всегда выручу. Я очень боюсь кого-то подвести, чего-то наобещать. Но Врагова сказала мне, что я всегда могу и вернуться, и быть и там и там – считай, я счастливчик. Все боятся таких ситуаций, она очень ревностно относится к своим артистам. Но мне вот повезло. Вполне может быть, что судьба еще сведет и со Светланой Александровной, и с ее театром, который за эти два года стал мне очень дорог.
О том, что на правильной дороге в жизни не бывает случайностей.
На первой вокальной репетиции в «Моссовете» нам не досталось помещения, и Илона Старынина, педагог по вокалу, отвела меня в какой-то кабинет. Мы заходим в помещение, и я читаю табличку на двери: «Кабинет Завадского». Я подумал: «Врагова его ученица. От Враговой – к Завадскому». Может, это я уже и придумывать себе начал, но я не думаю, что это случайность, опять же – Проханов из «Моссовета».
О том, как сыграть Христа.
Началось все с показа. Сначала я показался Александру Ивановичу Чевскому, музыкальному руководителю театра, после определенной правки моего пения Валерием Ярёменко. Он посоветовал мне, как сделать, чтобы это лучше выглядело. Чевскому понравилось, он сказал «Давай, покажем Хомскому». Хомский посмотрел и сказал: «Сейчас у нас как раз есть такая возможность, мы нуждаемся в еще одном исполнителе, поэтому репетируй, вот тебе педагог по вокалу Илона Старынина». Он же первый мне и сказал, что у меня очень много «пения». «Нам и так ясно, что ты поешь, все ноты берешь, и потом – ты тенор. Эти годы мы шли на всякие ухищрения, потому что редко когда совпадает внутренняя органика, и внешность, и еще и вокальные данные». Вроде как сошлось, это было мне приятно. И главная задача на тот момент была петь по необходимости, так называемое драматическое пение.
Я был старым и верным поклонником этого спектакля, к моменту показа я, наверное, видел его уже раз тридцать. Первый раз я его посмотрел, по-моему, в 99 году с составом Казанчеев-Климова-Ярёменко, меня привела, кстати, Арина Логинова с филфака. Я не знал этого спектакля и не слышал оригинала, пришел и влюбился в эту музыку, в этих исполнителей. Началось все со следующего же дня, когда мы с Ариной утром встретились в институте и, не сговариваясь, запели «Нет ничего лучше в мягких шелках сна…», день прошел под «Я об одном молю…». Потом во ВГИКе я нашел единомышленников, с ними мы и ходили, брата сводил, стал разбираться во всех составах. Сейчас уже, конечно, поспокойнее. В момент ввода меня вообще уже тошнило смотреть на это на все. Перед спектаклем распевка, после спектакля я оставался, еще раз повторял, откуда и куда входить-уходить, потому что там очень сложно. Смотришь спектакль и перестаешь запоминать все выходы-выходы, а следишь за действием.
Так вот, с Илоной мы стали работать над драматическим пением. Для меня это, конечно, не было новинкой, во ВГИКе мы именно этим и занимались. Мой гениальнейший педагог Людмила Ивановна Кремнева всегда этого добивалась: в каждой песне есть история, как в драматическом произведении – начало, развитие и развязка, кульминация, есть образ, есть предыстория. Но в институте вокала было очень мало, мне его всегда не хватало, а петь я любил. На дипломе по вокалу у нас был эксперимент такой с Людмилой Ивановной – мы пели на большой сцене под минус. И каждый выбирал и делал заявки, что он хочет петь. Я, естественно, хотел петь «Моление о чаше», пробовал в кругу друзей и близких. Самое интересное то, что в день, когда я пришел к Людмиле Ивановне сказать, что я хочу петь эту арию, она говорит «Жень, я тебе принесла ноты очень сложной арии. Ты что-нибудь слышал о «Молении о чаше»?» А у меня даже минус уже был. И диплом по вокалу я защищал этой арией. Конечно, тогда все было по-другому, как ни крути – это было концертное пение. В «Моссовете» мне и сказали, что тут уже театр, нужно играть. Были промежуточные показы Чевскому, он что-то поправлял, что-то убирал, потом буквально полтора прогона с партнерами (на прогоне уже был Павел Осипович, дал добро) и все – премьера.
О премьере.
Про премьеру ничего не могу сказать, потому что я ничего не помню. Помню только до и после. Сначала было страшно, но как только первый выход, там уже все – видишь, слышишь и действуешь. Позавчера меня Антон Дёров (исполнитель роли Иуды — М.К.) за кулисами во время «Увертюры» спрашивает «Ну как ощущения?». А они ничуть не меньше, чем перед премьерой. Наверное, меньше только какого-то необоснованного панического страха. Но это безумное волнение, я даже затрясся, не столько от холода, сколько от воспоминаний – я стою на «Увертюре»,отсчитываю четвертый такт – выход…
О том, чего хочется.
В первую очередь хочется быть востребованным в профессии. Но это, наверное, банальные вещи, этого хочет любой артист. Я не очень стремлюсь в кино, в сериалы, меня всегда влек театр. Хоть я и закончил киноинститут, но особых различий там нет. Та же система Станиславского, программа, очень смахивающая на Щукинскую. Для меня театр всегда был основным. Сериалы и кино – это все хорошо, но это хобби, параллельно так. А в театре очень хочется, чтобы была такая роль, чтобы сказать то, что только я могу сказать и никто больше. Я пытаюсь это делать уже в этой роли. Говорят, что опасно, грех. Я размышляю так: если ты ставишь определенные цели, то это не грех. Ты выходишь в этой роли не для шума, не для самолюбования, а для того, чтобы сегодня со сцены задать вопрос каждому, кто пришел. Готов ли ты конкретно, скажем, Вася, в 2007 году… осталось ли в тебе что-то такое чистое и светлое, которое тебе поможет, ну, хотя бы часть того пути пройти, который прошел этот человек, который принес себя в жертву за обычных людей? Я хочу спросить об этом каждого. И попросить: пожалуйста, ищите в себе такие качества, чтобы можно было пожертвовать собой ради чего-то, ради кого-то, ради счастья, ради любви, ради близкого человека. Я понимаю, что сегодня пожертвовать собой ради простого человека, абстрактного, ради народа, наверное, уже бесполезно. Хочется попросить хотя бы ради близких и любимых. Со временем, глядишь, и посторонний покажется не таким уж и чужим. А пока посмотри на того, кто пришел с тобой, скажи ему доброе слово, обними, поцелуй и будь счастлив.
О кино.
Пока в кино гордиться нечем, я работаю над этим. Вот недавно показывали «А зори здесь тихие». Говорят, мою линию всю замечательную (лукаво улыбается) оттуда вырезали, потому что русскому человеку не очень интересно смотреть на стенания немецкого солдата, который попал в Россию, пришел воевать. Я играю пока еще чистого человека, у него есть старший наставник, который учит его всем премудростям и жестокостям, и в итоге на глазах он из нормального чистого юноши превращается в зверя. Там в китайском фильме момент… Да. Это смешно! (говорит Женя, заметив мою сдержанную улыбку). Видеть себя, говорящим на китайском языке – это уже очень смешно, видеть себя в этой форме, которая ничего общего не имеет с настоящей немецкой формой того времени, видеть китайские пристройки какие-то… Мы воевали с режиссером, иногда нас даже просили играть по-китайски. Но я ценю эту работу, там есть линия персонажа, которую я, в силу своих способностей после третьего курса, считаю, сделал неплохо. Ну, в русской версии выйдет, в любом случае Соню я должен зарезать, поэтому этот эпизод оставят.
— Зарезал Соню… Такая книга патриотическая! И не стыдно? (вопрос был задан с должной долей юмора)
Стыдно, конечно (посмеивается). Но говорят, Борис Васильев сам утверждал сценарий. Это был первый раз очень далеко от дома, в чужой стране, с чужим менталитетом, который до сих пор для меня загадка – очень хороший опыт. Потом был эпизод у Владимира Мотыля – рабочее название «Багровый цвет снегопада», вроде должен уже выйти в прокат. Вместе с братом мы там снялись, юнкеров играем. Это из того, что запомнилось. После всех сериалов, когда мы пришли к Мотылю, он при первой же встрече расписал нам линию этих эпизодических персонажей. Мы были не то что растеряны, просто не ожидали такого подхода серьезного к работе. А потом уже на площадке мы увидели, что он не только с эпизодическими – он с массовкой все оговаривает. Почему этот человек из массовки здесь проходит, все подробности. Это для меня было откровением, я думал, что сейчас уже никто так не работает. Еще был «Безмолвный свидетель» у очень интересного режиссера Владимира Виноградова – брат у меня там в главной роли, я в одной серии. Мы стараемся по возможности друг друга рекламировать перед режиссерами. Так легче. Да и вообще, вдвоем легче. А мне чуть-чуть проще, потому что я младше. Я ведь на ошибках старшего брата учусь. И жизненных и профессиональных. Мы самые строгие критики друг для друга. А возвращаясь к кино, всегда интересно, когда на площадке, так же как и в театре, занимаются творчеством, а не просто проговаривают текст. Очень этого не хватает, но, тем не менее, есть такие люди – в первую очередь хочется работать с ними. Я бы, конечно, может быть, с удовольствием сыграл Алешу Карамазова у Юрия Мороза, которого очень уважаю. Ну, не получилось, Саша Голубев сыграл, хороший знакомый мой, посмотрим. Я надеюсь, что все впереди. Я вообще оптимист. Я даже не надеюсь, а знаю, что все будет хорошо.
Беседовала Мария Колесникова
Газета «Педагогический университет» (МПГУ)